Юрий Фесенко. «Вставайте, Граф!»
 «В одном мгновенье видеть вечность, Огромный мир в зерне песка» Уильям Блейк Часть 1. «Начало малозначимых заметок» Эпизод «Безымянный» «Здесь прошелся загадки таинственный ноготь…» Борис Пастернак Ещё не жаркий первый месяц лета в небольшом южном городе. Крыши начнут раскаляться только в июле и, поэтому, кровля одноэтажного здания, покрашенная комбайновой краской (цвет, близкий к смеси «английской красной» и «светлой охры») не препятствует моей попытке написать с «высокой точки» этюд небольшого дворика. Идёт 1971 год, мне ещё нет шестнадцати, и я безмятежно глазею с верхотуры «художки» на всё то, что происходит внизу. В школе тихо и безлюдно по причине каникул, но какой-то мальчуган лет семи, чудом проникший на закрытую территорию, с криком гоняется за тёмным зверьком. Ему на помощь спешит долговязый рабочий. В здании идет ремонт, и этот мастеровой гасит известь для побелки стен.  Увы, юркое существо с успехом уходит и от четырёх рук. Думаю, что рудиментарный охотничий инстинкт тогда повлек меня к ловцам, и вот уже три пары ладоней безнадёжно хватают воздух. Из нас троих только мальчишка знает, что это за зверь, но его местный деревенский говор не очень понятен горожанам: «Втик, втик мой тхир», взволновано повторяет он, однако для нас с рабочим имя остаётся загадкой. Наконец, хвост таинственного животного скрывается в дыре забора, а за ним и юный ловец. Вся сцена распадается в одно мгновение. Уставшие от погони и раздосадованные её результатом, мы с рабочим заходим в школьную постройку, чтоб утолить жажду и укрыться от полуденного солнца.  В пустом директорском кабинете обсуждаем свою неудачу. На столе, кроме графина с водой, обязательного атрибута тех лет, лежат альбомные листы и карандаши, напоминающие орудия охоты первобытного человека. Мне представляется, что мастеровой, в промежутках между своим основным занятием, увлекается рисованием. Но всё оказалось наоборот: художник, утомившись от творчества (или по иной причине), подрядился красить стены. Его имени я не знаю, но для нашего общения оно, как и название зверька, не требуется. Рассуждая о превратностях судьбы зверолова, мой новый знакомый отхлёбывает из стакана воду и энергично орудует остро заточенным карандашом. Боковая часть грифеля скользит по поверхности листа, а его остриё, подобное гравировальной игле, уверенно и безжалостно наносит сухие линии. Мой взгляд замечает контуры эллипса, фрагменты изображения граней стекла и почти воздушный, перевёрнутый для меня, как наблюдателя, абрис прозрачного трудно узнаваемого предмета. Рисунок состоит из отдельных деталей, но по ним, как по разметке колышками будущего фундамента здания, можно домыслить весь объект.  Сейчас мой опыт подсказывает, что тогда, глядя на зарисовку стакана с водой, созданную художником Леонидом Стукановым (а он и был тем рабочим), я столкнулся с новым для себя методом изображения, перевернувшим мое мировоззрение, методом, где часть становится важнее целого, где главенствуют детали и где их замена влечёт изменение всего смысла художественного высказывания.  В том июне похожих импровизированных встреч было несколько. Приходя в школу (по договорённости с директором, на каникулах мне разрешалось штудировать гипсы), я иногда заставал «рабочего» и завязавшийся в первый день знакомства разговор двух звероловов-неудачников имел продолжение, но это были его монологи о природе изображения. Так, вдохновенно говоря о рисунках Михаила Врубеля, об умении через деталь показать весь предмет, Стуканов, словно подтверждая сказанное, каждый раз рисовал в альбоме кисть своей руки с дымящейся папиросой или фрагменты лица, но, по сути, то был его автопортрет, по воле самого рисовальщика разъятый во времени на отдельные составляющие.  Застал я и начало работы художника над изображением коренастой деревенской бабы на фоне осеннего пейзажа с низким горизонтом. Одну из классных комнат отдали под нужды преподавателей Таганрогской детской художественной школы (Стуканов в тот год вошел в их число) и пару раз, под разными предлогами, я имел возможность проникнуть в это тайное закулисье.  На холсте была прописана голова крестьянки, вернее, её взгляд из-под крутого лба и поднятая рука, защищающая глаза от солнца. Эти детали завораживали своей огранкой и остротой лепки формы, а условность в сочетании с подробностью — гипнотизировали неискушённый взгляд неофита. Можно сказать, то была моя летняя школа, ставшая началом нашей многолетней дружбы.  Уже позже, через десятилетие, во время другой летней школы под Звенигородом, Граф (это второе творческое имя Стуканову дал его друг, художник Александр Жданов) говорил, что ему не требуется покорять шагами пространство, а достаточно небольшого угла, чтоб выразить суть места. Может поэтому моя память сохранила ощущение парадоксальности и загадочности его рисунков, где всего лишь отдельные, порой малозначимые для постороннего взгляда, элементы создавали завершённый образ всего изображения. Под стать этому был и «нездешний» облик Графа: беленая маска всегда тщательно выбритого лица, мефистофелевский профиль, уложенные холмом через два пробора светлые волосы и шея атлета, плавно перетекающая в покатые плечи. Совокупность этих фактурных деталей с большой натяжкой подходила к его обострённой сущности русского художника с немецкими корнями. Сегодня я понимаю, что более пятидесяти лет назад, в те июньские дни, всё произошедшее со мной, несомненно, повлияло на выбор вектора моего начального художнического движения. Эпизод с ловлей безымянного существа (позже я узнал, что тхир, вернее тхiр, на украинском языке означает хорёк) и рисунок неопознанного объекта из гранёного стекла, как это ни кажется мелким на фоне других, более глубоких событий моей жизни, стали неотъемлемой бинарной частью моей, тогда ещё формирующейся художественной системы координат. Как тогда, так и сейчас случайное и закономерное, безличное и личное являются для меня важнейшей основой развития в творчестве. За это я безгранично благодарен случаю и моему другу, соратнику и феноменальному художнику Леониду Стуканову.  Всепринимающее и фатальное отношение Графа к фрагментам его рано и трагично оборвавшейся жизни, рождает во мне потребность в осмыслении всего того, что произошло с нами за более чем двадцатилетний срок нашей дружбы. Это и стало поводом для написания эпизодов моих малозначимых заметок. Орсе-Трувиль, июль 2024 |
