Тимур Лавронов.Бирюзовая змейка

Небу дали ремня. Разревелось девочкой. По лужам после дождя она шла с этим противным ощущением безвыходности, когда, куда ни глянешь — везде лужи. Как в окружении — хоть стой на месте, пока солнце желтыми леденцами не высветит все темные облачные обиды. Пока небо не рассосет сладкие лучи. Пока небо не простит…
Опять это обострение. Обостренное, острое чувство, с которым так трудно жить. Откуда оно? Иду и только слушаю, а как же.

Вы бы делали то же самое, потому что «тук-тук тук- тук», и этот голос каблучков квартала два в голове. Пора притормозить, ведь не понятно, кто за кем идет…

Ее ножки были в черных точках от луж. Она куда-то спешила. В порах плоти, рядом с икрами пульсировали чисто бирюзовые, непослушные змейки. Сами по себе. Живут в багровой реке без рыб, мха, выбросов. Как красиво. Голубые змеи в красной реке. Ноги, лужи, круги по воде.

Смотришь, бывает, на такие лужи и думаешь – наступишь и с головой. «Че-то, че-то и нырь тока с концами »,- как сказал бы Саня Армян. И до самой глубины погружаться, так спокойно, размеренно, как во сне.
Рюкзак за спиной и сменка в левой руке ускорили бы процесс. Дневник бы размяк, тетради бы внутри поплыли чернилами, синяя краска смешалась с этой водой и только красные двойки с тройками бы не стерлись с важными замечаниями. Просто рассредоточились по этому лужевому колодцу, по порядку. Вот именно с той уверенно-злой энергией, которую в них вселили, когда их влепляли мне. И, конечно, росписи учительские, как спасательные круги, окружали цифры.

А в это время из моего рта наверх вырывались бульбачки воздушные со стихами Есенина. Читал бы моего любимого Есенина, погружаясь, ведь на прошлой неделе за него пятерочку получил…
Ну все, выныриваем — зеленый. Пора переходить по этой жирной побелке, кто ее только выдумал. Перейти дорогу и прям под «газель» бросить ненавистный пакетик: «Задавите мою сменку!!!»
Так, внимание на нее. А не новая ли это учительница идет школьной дорогой? Впереди меня.

Эти точки чуть впитавшие поры ее ног, эти некрасивые запятые от грязи луж. Конечно, ну конечно, это нужно больше мне, чем ей… Все эти запятые, а кое-где тире, этой незнакомки в мои сочинения, в мою пунктуацию, в мои десятичные. И у нее ножки чистенькие и у меня нет 3/3 или 4/3. А хотя бы 4 / 5. «Лавронов, больше не троечник»,- заявит классная моей маме. Вы с ним занимаетесь?
Отстегнуть ремни рюкзака, чтобы тот плюхнул на сырую землю. Девушка с вкрапленной бирюзой в ногах, которой она так брезгует, которая так ее печалит, обернется всего два раза.

Первый – быстро, не замедляя хода, удивясь: «Что это такое со школьником?»

Второй раз подольше, замедлив ритм хода на несколько секунд. Секунд на 7. Всего 7 секунд. Дно рюкзака даже не успеет нормально промокнуть. Вдоволь хлебнуть грязной лужи…
А я сейчас и не собираюсь в школу, на уроки, да и думать об этой девушке тоже не собираюсь. Достаточно прокачал ее, создал какой-то образ. Ей на работу к 8 надо, бумаги мертвые перекладывать с полки на полку.

Мне бы взять сейчас себя за руку. Себя точно такого же — ни двойника, ни близнеца, а себя самого. И пойти в другом направлении, в парк, например.
Как ты? Спросить себя. Ответить честно. Поговорить по душе, по душам не получится. Ведь она у нас одна… Стихи почитать, послушать, помыслить о чем – то, избегая взрослых и школьников. Обходя удивление в жидкости глаз, уварачиваясь от направленных указательных пальчиков детей, мимо начищенных туфель и сапог родителей. Мимо обуви, которая пропускает воду, потому что эта обувь дальше не смогла идти и намокает от удивления.

Хотя чего странного для нее? Мы вдвоем идем с собой одинаковые, как и эта пара спешащих кроссовок…
И я спешу прочь от аттестатов, выпускного бала, корявых троек и ядовитых росписей. Вперед напролом – пульсировать небесной змейкой в воде мною придуманного цвета…