Ростовчанка Вера Котелевская: «Порог бесчувственности»

Ростовский документалист Александр Расторгуев выдал публике своё очередное взрывное произведение про «реальность» — на этот раз игровой фильм «Я тебя люблю»

Расторгуеву пришлось по душе сравнение его проекта с психодрамой: участники прошли путь самопостижения и катарсиса

Объездив знаковые фестивальные (Роттердам, конечно) и киноклубные площадки, картина Александра Расторгуева и Павла Костомарова вернулась туда, откуда произросла, — в Ростов-на-Дону. Юные герои-непрофессионалы, которые после кастинга были вовлечены в эксперимент по созданию кино на грани домашнего видео и постановки, смогли увидеть себя на экране. С галёрки доносились возгласы «пацанов с района» (нейтральное «мальчишки» ничего тут не выразит), отчаянное шуршание их пачек с чипсами.

Смотрели себя и не только больше двух недель — в большом и малом зале Дома Кино и даже в университетской аудитории (факультет филологии и журналистики ЮФУ). Смотрели самые разные люди. На просмотре в ЮФУ часть девушек покинула зал на десятой, другие — на пятнадцатой минуте. Нецензурная лексика, с помощью которой герои не ругаются, а общаются со своими подружками, обрушилась без предупреждений. Тяжелее всего, пожалуй, выдержать то, что этот язык для персонажей универсален, им можно выразить всё, а чаще ничто, которое и служит причиной неясного и оттого яростного смятения.

Порог чувствительности — вещь социальная. Если бы камеры раздали, например, тем же педагогам из означенного вуза, возможно, встали и вышли бы продавцы из Макдоналдса: под силу ли слушать кухонные разговоры о симулякрах и интенциях? Что сегодня считать верхом документальности? Камеру-чип, вмонтированную в затылок? Записи камер видеонаблюдения? Разливанный поток телесно-зримого «бессознательного», который медиа-поколение продуцирует бесконтрольно и чаще бесцельно? И где порог допустимого для посторонних глаз, когда нужно сказать «стоп» и остановить съемку? Вопрос порога восприятия — не единственный, но важный для понимания фильма «Я тебя люблю».

Этика и эстетика плотно сомкнулись. Чего можно было бы ожидать от гипердокументальной эстетики, которой славен Расторгуев? Калейдоскопа сырых эпизодов, скажем. Более или менее организованной серии историй, рассказанных о себе персонажами из спальных районов (именно на этот социальный слой ориентировались авторы). Но получилось цельнокроеное кино — с многолинейным сюжетом, закольцованной структурой и даже, да-да, моралью. Последнюю не авторы-резонёры декламируют, а источает органика весьма классически слаженной интриги.

Коротенько: персонаж А убеждается в неподлинности своего чувства к героине Б и после некоторых экзистенциальных мучений соединяет судьбу с девушкой С; персонаж Д, матеря всё и вся, включая безденежье и сбивающие с пути истинного мини-юбки ростовчанок, понимает, что же такое равнодушие (на примере отношений с ровесницей, но уже ля фам фаталь); персонаж Е, назовём его пикапер, подсчитывает сэкономленные на жертвах своего метода рубли.

А в финале пикапер влюбляется по самое сердце. Сердце разбивает на глазах у публики героиня, «показанная» через минус-приём — ни разу в кадре, только разговоры по мобильному. Если юноша-пикапер не смог или не успел запечатлеть её на свою камеру, значит, авторство минус-приёма — от самой жизни. Если кадры встреч отбракованы режиссёрами — им явный плюс. Потому что последние минуты — это мучительный диалог взрослеющего мальчика с пустотой.

Классический приём наказания Дон Жуана — его же оружием. Ещё в 1986 году швейцарец Дюрренматт со свойственной ему язвительной сухостью показал, как беспомощен современный безбожник без наблюдающего за ним богова ока и как легко фото- и видеотехнологии компенсировали пустоту тысячью способов наблюдать за другими и самому быть объектом наблюдения. Если кого-то шокировал мат в фильме Костомарова — Расторгуева, то меня шокировала пустота.

Герои — полые. Они идут в армию, потому что там кормят. Они не дарят цветы, потому что девушка сдастся «без единого цветочка». Они не понимают собственных чувств и не верят чужим. Им доставляет удовольствие пинать ногами беспомощного. Девушка в лоб заявляет любовнику, что будет с ним «дружить», если неудачно выйдет замуж — то есть она даёт ему аванс на случай, если другой «вариант» окажется хуже, чем этот. Они живут так, как подсказывает им инстинкт выживания: экономь энергию, если не можешь её произвести. А энергию произвести не из чего.

Симулякры настигают и тех, кто Бодрийяра не читал. Вопрос, быть или не быть, устранён, потому что сегодня можно одновременно и быть, и не быть. Порог чувствительности непомерно высок. Человек готов гнуться, и разрушения не происходит. Вообще-то хочется сказать, что картина крайне субъективна: она лишь о части реальности. Раздайте камеры врачам, учителям, олигархам, банковским менеджерам, и выйдет такая же узкая полоска российского социального пространства, как и в картине о двадцатилетнем быдле.

Картина лжива для большей части народонаселения — из среды тех самых, что снимали себя. Именно оно составляет статистическое большинство, а не клабберы или творческая богема. Не примет оно такое за искусство. Эффекта остранения не возникнет — только голое узнавание. Фильм адресован — вольно ли, невольно — не им. А той ничтожной части народонаселения, которая не думает о выживании, но думает об инвестициях и продвижении, которая читает Бодрийяра и матерится в случаях крайней аффектации, колесит по миру и верит, что она и есть Россия. А пацанчики с районов — это страшный сон. Или фильм.

«Эксперт Юг» №16 (155) 25 апр 2011