Ольга Тиасто. Мне не везло с девушками

Ольга Тиасто — будущая итальянская писательница на левом берегу Дона.1964 год

Как-то раз, приехав в родной Ростов из итальянского Абруццо , я оказалась в гостях, в малознакомой компании.

Xоть и состояла она из медиков, бывших выпускников моего же вуза — я почти никого не узнала, не вспомнила; или это тяжёлый случай склероза, или учились все на разных потоках и факультетах…

Как обычно бывает между друзьями — коллегами, за столом беседы велись о работе, о личной жизни, событиях и персонах, к которым я не имела малейшего отношения. Будучи ренегаткой, давно предавшей профессию в поисках лёгких путей, я ощущала себя среди них чужаком, человеком без определённых занятий.

Да и «свалила», как говорят, давно, живу где-то там, в другом измерении…
Конечно, гостеприимной хозяйке хотелось как-то вовлечь меня в разговор, упоминая возможных общих знакомых, и выяснить, с кем же из девочек — бывших сокурсниц в те времена я дружила? Или дружу до сих пор?..

Всплывали фамилии, мне говорившие смутно о чём-то, но не вызывавшие в памяти зрительных образов; кто-то из них теперь возглавлял крупные центры и клиники, а кто-то — кафедры в мединституте.

По моей озадаченной мимике каждый мог догадаться: с этими я не дружила.
— А с кем же тогда? Pазве ты не училась вместе со Светой Стаценко, она теперь завонкологией? А Геворкян Карину не помнишь — она профессор теперь, возглавляет кафедру?..
Я назвала пару имён, не вызвав ответной реакции: видно, они, как и я, не добились особых успехов в здравоохранении.
— А ещё? Eщё кто-нибудь?..
Bсё. Я замолчала и заморгала растерянно. И тут же призналась, пожав плечами: я вообще не особо дружила с девчатами.
— А почему-уу? — удивилась хозяйка.
Почему — сама не пойму. Зато регулярно ходила в чисто мужской компании выпить по кружке в пивбар «Театральный»; мы болтали и веселились, из под курток висели полы белых халатов — и оттуда, помню, нас часто гоняли преподаватели.

«Доктора, — говорили они с осуждением, — спрячьте хотя бы халатики!» …

И если совсем уж начистоту, то и ребята — медики, в сравнении с другими студентами, в то время казались мне скучноватыми, а студентки лечфака — о чем говорить; пройдя строжайший отбор приёмной комиссии, они были все, как одна, образцовыми. Девушки из хороших семей, врачебных, партийных и профсоюзных, а реже – торговых, династий, серьёзные и благонравные. Такая не выйдет гулять, не вызубрив всё и не повторив три раза, и вернётся домой к десяти. Готовились смолоду к этим блестящим карьерам — понятно.

Еще не писательница, но уже читательница.

Ольга Тиасто с тётей. Ростов-на-Дону. 1968

С девчатами мне не везло.
Казалось бы — чисто мужская жалоба. И, казалось бы, нет ничего естественней дружбы с себе подобными. Но мне отношения с собственным полом давались всегда нелегко. Нельзя сказать, чтобы я не старалась. Bсегда охотно знакомилась, шла на контакт, но то ли со мной что-то было не так, то ли с теми, с кем я общалась или пыталась дружить. И остаётся неясным: чего не хватало мне? Чего не хватало им? Почему я легко заводила друзей, но имела мало подруг?
Одной из первых подружек в дошкольном возрасте стала Мариша, девочка полная и круглолицая, с толстой пушистой косой. Мы жили в соседних подъездах, копались вместе в песочнице, ходили друг к другу в гости играть в настольные игры, посещали один и тот же английский кружок.

Помню, Маришин отец, преподаватель физфака и весельчак, строил подружек дочки в прихожей в шеренгу, игриво командуя:
— Hу, покажите ножки! Посмотрим сейчас, у кого стройней!
С наивной готовностью все становились в третью позицию, демонстрируя ножки «эксперту”.
— Да, — говорил он, налюбовавшись, с легкой досадой. — А у нашей Мариши ножки — как столбики.
Папа Мариши дома бывал нечасто, зато за ней неусыпно следила бабушка, и, как видно, имела на внучку большое влияние.

Уж не помню, что именно там случилось, но однажды Мариша вдруг вышла во двор и объявила, что «больше не будет со мной играть, потому что бабушка не разрешает». И не то, чтобы я привязалась к Марише, но нежданное заявление поразило меня, как гром среди ясного неба.

Если бы мы поссорились и решили с ней не дружить, это было бы мне понятно. Но вчера ещё всё шло хорошо, а сегодня — мы больше уже не друзья, и только из-за того, что так захотела бабушка? Какое отсутствие собственного мнения!
Причём, она сообщила мне новость безо всякого сожаления, и даже, казалось, с плохо скрываемым удовольствием; как будто сама только того и ждала, не хватало лишь бабушкиного разрешения. Помню, я огорчилась и разозлилась порядком, и в подтверждение слов бабули о том, что со мной лучше дел не иметь, дала предательнице оплеуху; огрела её, как следует…

Справедливости ради скажу, что не только эта, отдельно взятая бабушка, не позволяла внучкам водиться со мной. Ещё одна, из дома напротив, применила подобные санкции после того, как внучка Натуся, девочка неспортивная, которую я пыталась учить кувыркаться, свалилась с турника.

И другая, бабушка двух сестер — близнецов, которых я самовольно якобы увела со двора — обследовать парк, опасную территорию.

В конце концов, эти запреты перестали меня огорчать. Запретный плод сладок, и дети с оглядкой, но продолжали водиться со мной. К тому же, была во дворе одна девочка, Лиля, с собственным мнением, почти совсем беспризорная, как Гекльберри Финн — не было бабушек, чтобы за ней следить — та весь день гуляла сама по себе, с ключом от квартиры на шее.

Она-то мне нравилась больше других; с ней и Маришей — с которой потом помирились, но уже не дружили, как прежде — мы вместе пошли в первый класс. Но когда построили наc попарно, чтобы куда-то вести, и сказали всем взяться за руки — Лиля руки не дала.
— Почему не берёшь меня за руку?
—  А потому, — отвечала она спокойно, — что ты ковыряешь пальцем в носу, потом катаешь козюли и лепишь их снизу к парте.
…Кстати, это один из редких случаев пользы, извлечённой когда-либо мной из девичьей дружбы.

Приятель — пацан мог бы и не заметить манипуляций с козюлями, но девочки не упускают деталей. Kритика Лили своевременнo мне помогла покончить с вредной и неэстетичной привычкой.
Уже в те ранние годы стала я замечать, что несмотря на склонность к приторно — нежному сюсюканью и спокойным рутинно- хозяйственным играм наподобие «дочки-матери», нередко встречались злые и агрессивные девочки — намного злей и агрессивней мальчишек. Во дворах из массы детей выделялись «лидерши” и “командирши», желавшие не дружить, a доминировать… Временами случались конфликты.
Как-то раз моя бабушка вышла во двор…(Eсли вы почему-то решили, что я — не из тех, над кем хлопотали бабуси, то не угадали — я была как раз одной из тех внучек под вечным присмотром; плюс ко всему, моя бабушка Рая по многим статьям могла переплюнуть прочиx — по крайней мере, спокойно могла бы нокаутировать с полдесятка соседских бабусь).

Так вот, выйдя во двор, она обнаружила трёх, по её словам, «малолетних пигалиц», две из которых держали меня за руки, а третья давала пощёчины…Она нависла над ними внезапно, как грозовая туча, закрывшая солнце, как коршун, что падает камнем на жертву… и, обездвижив главную (две другие в страхе бежали), сказала:
— Вот. А теперь я буду держать, а ты её бей!
Я растерялась. Возможно, такой урок и пошёл бы злодейке на пользу, но мне не хотелось; казалось делом позорным бить тех, кто защищаться не может. Тем более, при соучастии бабушки! Нет, в такие дела, я считала, взрослых лучше не вмешивать. Ещё не хватало, чтобы моя семья — мама, папа, дедушки, бабушки — вышли на улицу бить детей! Пообещав разобраться с обидчицей позже и в честном бою, уговорила её отпустить заложницу.
На самом деле, в дальнейшем, даже в той разгильдяйской школе в районе Нахаловки, куда меня классе в шестом определили родители, и где побоища и беспредел были в порядке вещей, драться с девчонками мне не пришлось.

Во — первых, уже и без этого мне хватало участия в битвах за выживание в новой и чуждой среде, доминируемой хулиганами «сильного» пола, а во — вторых, многие девочки в новом классе казались тихими и запуганными; жались, как мышки в углу, пока вокруг творилось неладное…
Все, кроме одной. Одна ученица вела себя гордо и высокомерно, как королева. Окружённая свитой маленьких, тихих, но уже не по-детски льстивых, неискренних «мышек».

Впрочем, «мышки» — придуманный мной, более мягкий эпитет; она называла их «шавками».

Девочки эти искали её покровительства, следуя группкой, словно цыплята за квочкой, и выполняя её поручения: «Самохина, сбегай в буфет по — быстг’ому!», «Сег’дюк, пг’инеси мне пог’тфель!»… Иногда ерошила им поощрительно волосы, а порой раздавала лёгкие подзатыльники…Но поскольку, признав её авторитет, сами члены «шавочной» группы не жаловались, и ко мне Королева сперва отнеслась с подобающим уважением, я лишь пожимала плечами, наблюдая подобные сцены.
Она была пышнотелой и волоокой отличницей, с длинной пушистой косой, картавила, звали её Мариной. (Это что — совпадение, или я выбираю похожие типы подруг, с теми же именами?).

Мы стали почти неразлучны, после уроков я заходила к ней в гости; «вблизи» и в домашней среде Марина казалась намного лучше, проще, умней, чем в школе, и я полагала, что высокомерие и помыкание «шавками» может быть чем — то вроде защитной маски…

Пока не заметила с удивлением, что она и ко мне иногда обращается по фамилии и недопустимо командным тоном, требуя что- то подать и принести.

Отношения наши вмиг охладились; и когда я однажды застала всю группу «шавок» в школьной уборной, где Королева как раз наградила одну из них подзатыльником, и та заскулила жалобно, как щенок… я всё же сказала Марине, что я об этом думаю.
Гордо подняв подбородок, та презрительно произнесла популярную в 70x киноцитату:
— Дет-точ-ка, а тебе не кажется, что твоё место — возле паг’аши?…
— На паг’ашу сейчас сядешь ты, — был мой ответ (я тоже картавила).
В тот день Марина сама получила затрещину, ради разнообразия. Чем я, разумеется, не горжусь: распускание рук — признак педагогического бессилия.

В ростовской школе N49. Ольга Тиасто с одноклассницами.

Говорили, в дальнейшем она поступила тоже в мединститут; но наши пути вскоре совсем разошлись и больше не пересекались — в старших классах меня перевели в другую школу, на Пушкинской.
На этом, пожалуй, истории с дружбами, прерванными оплеухой, заканчиваются.
Хотя нет, постойте! В 8м или 9м классе случилось опять; но там дружба с девочкой из параллельного класса распалась и обмен оплеухами произошёл по совершенно другой причине — из ревности — так что всё ясно и не нуждается в комментариях.

Продолжение