Тимур Лавронов. Собачья гордость

Глаза были чистые и четкие, как будто из воды, как будто сейчас моргнет, и они брызнут на асфальт. Как в игрушке-брелоке глицерин какого-нибудь фантастического оттенка — вот такие.

Она вытянула передние лапы и на них положила голову, дворняга грязно-мелового цвета грелась на солнце, под дверями магазина, мило подергивала ушами, смотрела прямо в мои глаза.
Это была добрая собака, казалось, сама доброта от вкусной жирной хрустящей кости, которой когда-то давным-давно угостил ее хозяин, текла в ее дворняжей крови. Еще она была доброй потому, что на ее боку были нарисованы угольком крестики и нолики, может быть, какими-то рабочими в перерыв, от стройки, а злая собака не позволила быть частью игры…
Она слизывала всю незаконченную игру, то ноли, то кресты, проигрывая ходы партии, назад, играя за себя. На языке было мало слюны, линии уголька растирались в темное пятно. Глядя на нее, хотелось исправить, затереть, что-то уже не свое, неродное, кем-то прописанное давно в душе. Глядя на нее, хотелось отобрать всю ее собачью доброту, все ее прощение тех людей, которые били ее вениками, кидали в нее камнями, пинали ногами.

В детстве можно было часами гладить любимую собаку пока не затекала рука, дразнить животное, получая от этого необходимое количество радости, сейчас этого было мало.

Хотелось поглотить ее доброту. Вот этого незнакомого животного. Вселить ее благодать в мою пустоту. Это желание казалось пределом всех радостей. Все эти мысли пронеслись в голове в течение 2 минут, наши глаза смотрели друг на друга.

После были три шага восторженного двуногого навстречу, затем страх, потом падение, порванные джинсы, глубокая, долго не заживающая рана и, наконец, самый любимый шрам на моем теле.

Шрам —  урок. Память на всю жизнь о гордой собачьей доброте.